То, что один человек пишет другому, не предназначается для публики.
Праздность, любимая мной,— не праздность лентяя, который остается неподвижным, скрестив руки в полном бездействии, и размышляет не больше, чем он действует. Нет, это одновременно праздность ребенка, находящегося в постоянном движении, хотя ничего не делающего, и праздность пустомели, несущего всякий вздор, в то время как руки его отдыхают. Я люблю заниматься пустяками, браться за сто дел и ни одного не кончать; идти куда глаза глядят, ежеминутно изменяя направление; следить за полетом мухи; стараться передвинуть каменную глыбу, чтоб посмотреть, что под ней; горячо приняться за работу, требующую десятилетнего труда, и через десять минут без сожаления бросить ее; наконец — целый день бездельничать и во всем следовать лишь минутному капризу.
Трудней всего признаваться не в том, что преступно, а в том, что смешно и постыдно.
Если б люди могли читать в сердцах друг друга, было бы больше желающих спуститься, чем жаждущих возвыситься.
Моё рождение было первым из моих несчастий.
Жажда счастья никогда не иссякает в сердце человека.
Незначительность моего успеха у женщин всегда объяснялась тем, что я слишком их любил.
Я чувствовал, что если буду писать для хлеба, то скоро погублю своё дарование, ибо оно заключается у меня не столько в искусном пере, сколько в сердце, порождено возвышенным и благородным образом мыслей, который только один и мог его питать. Ничего могучего, ничего великого не может выйти из-под продажного пера.
Мужество в несчастье бесит низкие сердца, но нравится сердцам великодушным.
В уединении особенно чувствуешь, какое преимущество жить с человеком, умеющим мыслить.
Я глотаю попеременно то кусок, то страницу, словно книга моя обедает вместе со мной.
Доброта, с которой человек относится к нам, привлекает нас к нему; ему уступают не для того, чтоб обмануть, а чтобы не огорчить, не отплатить злом за добро.
Величайшим моим несчастьем было неумение противостоять ласке: я уступал ей, и это всегда кончалось для меня плохо.
Религию люди осквернили, прикрываясь желанием её очистить, и превратили своими формулами в какую-то религию слов, – потому что нетрудно предписывать невозможное, когда не даёшь себе труда исполнять предписания.
Недостаток памяти всегда удерживал меня на той счастливой ступени, когда знаешь достаточно мало для того, чтобы все тебе было ново, и достаточно много, чтобы все было внятно.
Деньги для меня – имущество настолько неудобное, что мне даже в голову никогда не приходит желать их, раз их у меня нет, но когда они у меня имеются, я долго берегу их, не тратя, так как не знаю, на что их употребить, но только подвернется удобный и приятный случай, я так хорошо пользуюсь ими, что кошелек мой опустеет, прежде чем я это замечу.
Истинная цена дружбы определяется более тем чувством, какое испытываешь, нежели тем, какое вызываешь.
При всех испытаниях судьбы душа моя знала только истинные скорби и только истинные радости, которые не зависят от благосклонности судьбы; и я чувствовал себя самым несчастным из смертных именно в то время, когда не нуждался ни в чем необходимом.
…угрызения совести дремлют в дни благополучия и пробуждаются в несчастье.